Стихотворения 1994-1995 годов
* * *
Выпив баночного пива,
мы выходим на пустырь.
Полдень в зарослях крапивы
сонно крылья опустил.
Переулки в сизой дымке,
свалка мусора в кустах,
Только битые бутылки
тускло в зарослях блестят.
Мы поглядываем кисло,
а потом, одним плевком
бросив мусорные мысли,
удивляемся легко:
Неужели глупый демон
пивом нас обуревал? –
Сделав мизерное дело,
мы уходим на бульвар.
июнь 1994
_________________
Поздняя версия стихотворения 70-х.
* * *
Я любил бы цветы, обращенные внутрь,
если б были такие цветы.
Предложила бы ты вдохновенную дурь,
я любил бы тебя допоздна.
Я гулял бы с тобой до косматой звезды,
светлый месяц взошел и упал.
Над оврагом нависла и вниз поползла
пелена – безымянный туман.
И расстались бы мы, обращенные внутрь,
если б были такие цветы.
Но ни ты и ни я против утренних струй
не ведем оснащенную речь.
Так прошли бы вдвоем до горбатой версты
над оврагом, что ширится вдаль.
Ведь сойдемся с тобою не раз еще впредь
и полюбим не раз и не два.
декабрь 1994
______________________________________
Адресат стихотворения достаточно абстрактен, хотя по времени
написания, вроде бы, это должна быть Света Литвак.
* * *
Где накал драматических сцен,
тяжесть, страх и унылый плен?
Где еретические скандал и позор?
Я потерял и родство, и дом,
в долгие годы я цепи догм
в пыль перетёр, – и теперь я всплыл, как пузырь.
Пленник своих предыдущих дел,
в злобе и ужасе я уцелел,
я уцепился за звук, потому что мог
сцеживать звон равнодушных волн.
Так на исходе нашествий и войн
всплыл, как пузырь, и теперь близ тебя я лег.
Сцеживать звенья нудных цепей
тихо умею всегда и теперь.
Вот ты блаженствуешь, ибо я пуст, как звук.
Жесты легли, поступки молчат,
ты путешествуешь в разных морях,
якорь сорвав и рядом со мной заснув.
апрель 1994
________________________
Адресат Света Литвак.
* * *
Слишком были мы грешны.
Мы спасемся едва ли:
ели вишни на крыше
и в подвале давали
каждой твари по харе,
каждой харе по раме,
каждой раме параметры
по столярному делу,
и не знаю: то рай ли? –
как задачу по алгебре,
лепечу и потею:
каждой тени по тайне,
каждой тайне по таре,
каждой таре по яме,
каждой яме по имени
постоянного пенья –
и не знаю, тебе или мне
предстоит расставаться
перед дверью погибели, –
лепечу и краснею...
декабрь 1994
_________________________
Адресат Света Литвак
* * *
Вот и весна. И куда-то
типичный коттедж
шьют наизнанку
портные кирпичных одежд.
Ветер солнцем опутал
кривую Пахру.
Вот и, в резину обутый,
вплотную к окну
встал-подошел из-за стола
равнодушный прораб.
«Вот-и-весну» он разглядывает,
как будто не рад.
Вот и коттедж
(он закуривает) –
как будто барак:
он на ковчег
больше смахивает,
чем на корабль:
в этой халупе
в луга через лес
уплывать бы вдаль,
в талой лазури
покачиваясь,
как старый Мазай.
апрель 1994
_______________________________
Описываемое место – коттеджный поселок на Пахре,
который начали строить и бросили, продав недостроенным,
два поэта и бизнесмена – Алексей Сосна и Алексей
Ивантер и который охранял автор.
* * *
Каждое утро на протяжении многих лет
я появляюсь на границе травы и воды.
Я убеждаюсь, что у теней отражений нет.
Все это знают, но мало кто делает выводы.
март 1994
_____________________
Под тенями подразумеваются призраки. Стихотворение посвящно
проблеме лирического высказывания, т. е. отражения себя во
внеположном художественном материале.
* * *
В первом доме робко и долго жил я в детстве.
Вера в Бога хранила меня от лживых текстов.
А теперь я такой же, как вы, приятель бедствий.
Нет глупей занятья, чем ковыряться в рифмах.
Те, кто так решил, давно уже ходят в нимбах,
всей душой в публичную веру и правду влипнув.
Я же, как и вы, ненавистник разумных действий.
Для чего ж так робко и долго жил я дома?
От бесстыдных мыслей догма хранила Бога...
Нет защиты мне на опасных дорогах ныне.
Раньше у меня было много друзей наивных.
Тот усердный отец, тот политик теперь, тот инок, –
я покинул их всех для страшной одной свободы,
чтоб, как вы, скитаться в полях, безусловно мнимых.
декабрь 1995
______________________________________
«В первом доме…» – родительский дом.
* * *
Чтобы не быть голословным, а говоря короче
(чтобы не быть многословным), чтобы не быть голым,
я драпируюсь во все, что мы вместе с тобой бормочем,
я беру доказательства из твоих логум.
март 1995
________________________
Обращено к Свете Литвак.
Логумы – заумь.
* * *
Какая химера
мой разум имела,
мой разум пленила?
Я шел себе мимо, –
какое ей дело?
какое ей имя?
Любовь или вера?
иль точка? иль сфера?
а то – пирамида?
И только и света,
что в бедной природе
на черной орбите.
май 1995
* * *
Ни шатко ни валко гудит кофеварка,
гуди, виртуозка, гуди.
Потухли огни моего фейерверка,
одна только копоть в груди.
Такая там копоть, что хочется плакать.
Ах, это не прихоть моя! –
Моя комсомолка прислала на память
косынку краснее огня.
Прислала косынку, – а что мне в ней толку,
когда только копоть в груди? –
Вертись же быстрее, моя кофемолка,
гуди, умоляю, гуди!
...Майор Нурутдинов кого-то свирепо
окликнул и вышел на связь.
Смешная дрезина включила сирену
и мимо кустов пронеслась.
Клянусь, я там был и смотрел дерзновенно
сквозь листьев и страхов сквозь слёз,
как мимо, терзая цветущие ветви,
возмездие вдаль унеслось.
Дрезина взревела и вскоре умолкла,
утихли и слезы мои.
Танцуй же быстрее, моя виртуозка,
и пламенем красным гори...
май 1995
__________________________________________
Майор Нурутдинов – вымышленный персонаж, наделённый фамилией
известного литературного деятеля тех лет Руслана Нурутдинова
(псевдоним Руслан Элинин).
* * *
Не видно остроумных расставаний
во тьме ночной.
Не слышно ни восторгов, ни страданий,
везде покой.
Ничья любовь струной неосторожной
не прозвенит,
прохожему о страсти посторонней
не возвестит.
Не шелохнет туманных дуновений
или дымов,
ни нудных жалоб, ни абсурдных мнений
ничья любовь...
Только сквозит по-прежнему орешник
между берез.
Седой лишайник, победив валежник,
к нему прирос.
Сосед сложил костёрик на участке,
трещат сучки,
и ярко пробиваются сквозь чащу
ко мне лучи.
май 1995
___________________
Написано в Кратово.
* * *
Подруги рабочих смеялись всю ночь,
а в небе белела луна.
И луч ее падал повсюду, как нож, –
скептический скальпель ума.
Зачем же мой ум не дает мне заснуть,
гуляя в полях облаков?
Зачем обладает мной острая жуть,
во все закоулки вперяясь, как луч
в бытовки моих забулдыг?
Когда я допью тошнотворный портвейн
и выйду проведать собак,
растерзан вакханками, словно Орфей, –
тогда потеряюсь от мысли своей
в бормочущих губы словах.
декабрь 1995
_________________________________
Написано на Пахре, где автор сторожил посёлок
строящихся коттеджей.
* * *
Кто пьет один, тот пьет с умом:
с умом своим в себе самом.
А тот, кто с другом пьет вдвоем
или в компании, с бабьём, —
тот в яд преобразует спирт,
и ум навряд его простит...
...Но я, до выспренних затей
возросший от младых ногтей,
в уединении длю дни,
всегда наскучивши людьми.
Слегка я муть в питье кручу
и тишину себе шепчу.
октябрь 1995
* * *
Петя Капкин
кроет матом
черный список.
Буря мглою,
где здесь рифма,
я не знаю.
Альма матер,
Коза ностра,
нота бене,
Вот и осень,
рощи голы,
запах смерти.
апрель 1995
_______________________
Пета Капкин – поэт, персонаж московской литературной тусовки.
* * *
Оборвалась связь, телемост смолк.
В результате партий комсомол мертв.
Заглянул в завтра – результат пуст.
Треском бумажным заряжай пульт.
Сам с энтузиазмом голодный спит,
как турист в натуре, молодой скиф.
Кончилось детство, отсидел срок.
В ресторане пусто, оркестр смолк.
Вот он, битый пес, трудовой хруст,
словно драный хвост, опустил курс
ниже бакса – дескать, результат плох.
Завтра жди бегства основных слов.
декабрь 1995
* * *
Целую ночь за окошком темно.
Мыслью вдоль стекол мы с ветром бежим.
А по утрам я купаю перо
в белой замазке печатных машин.
Шероховатый на плоскость нажим. –
Ест инвалид пассажиров с детьми...
Ест валидол – и ожил пассажир.
Дети остались в небытии...
Бабки хихикают, девкам смешно.
Дамы вздыхают, мужчинам ништо.
На остановке можно войти,
в белые буквы сунув лицо.
сентябрь 1995
* * *
Отодвинув квазар за телескоп,
Радхакришнан в гневе ушел.
Морским, голландским набив табаком,
Минковкий трубку зажег.
Он сказал: «Мой вакуум поистине пуст.
Он пуст и линеен: он прост».
А я сказал, отодвинув стул:
«Но он неустойчив, босс!
В нем родятся па'ры частиц или дыр –
виртуальный квантовый пар.
Он однажды вселенную так родил
и с тех пор навеки пропал».
Но Рудольф Минковский смело взглянул,
разгоняя ладонью дым:
«Да, мой вакуум стоит, словно нуль,
и чреват явленьем любым.
Молодого гуру встретив в саду,
я не скрою, что я не трус.
И когда-нибудь я так же уйду,
отодвинув звезду за куст».
май 1995
___________________________________
Радхакришнан – индийский астрофизик.
Минковский – собирательный образ из видимо двух Минковских:
один Минковский, Рудольф, действительно сотрудничал
с Радхакришнаном в 50-х годах 20 века; второй же Минковский
в 30-е годы того же века придумал модель «квантово-механического вакуума».
* * *
Ноги кормят волка, паука, грибника,
футболиста и балеруна.
Руки кормят врача, вратаря, щипача,
гитариста и маляра.
Крылья кормят орла, соловья, комара.
Сердце кормит политрука.
Случай кормит пожарника и дурака
и расчетливого игрока.
Между ночью и днем засыпает игрок,
замечая проблемы миров.
Скучно слушают басни рыбак и грибник:
образ там никакой не возник.
Басни кормят опять же того соловья.
Под гармошку поет солдатня.
Ночь тиха, и не слышен полет комара
над землянкой политрука.
Трудовая рука пробудилась с утра,
потянулась к пробелам миров:
руки кормят рвачей, палачей, силачей,
пианистов и шулеров.
Тело кормит червей, моя вечность – труха,
моя память в письме умерла.
Не стучат соловьи, не белеет луна
над могилой политрука.
Пятипалая звездочка, будто рука,
протянулась в проемы миров.
Только я над могилой, ни жив ни мертв,
свое время провел без труда.
Я беспечно мотался туда-сюда,
презираем со всех сторон.
Время кормит вшей, бомжей, сторожей,
созерцателей и ворон.
Сто зеркал предо мною придумал язык,
образ там никакой не возник.
Краски ты развела – и свистят до зари
над палитрой твоей соловьи.
Медуница и мята в саду расцвели,
проникая в районы миров.
Тело кормит тебя. Моя нежность – озноб.
Мой язык безмятежно здоров.
август 1995
ЧТО КАСАЕТСЯ
Что касается правил этой игры,
то не в них суть.
Не от них покачиваются миры
и в морях муть.
И не я их придумал, и не ты,
а они даны нам в виде еды,
если же здесь будут едва видны,
значит так, пусть.
Мне вообще не надо, чтоб здесь был я,
как волна боли.
Только чьи-то с тонущего корабля
вдалеке вопли.
Это будет игрок или пусть моряк –
все равно – хоть игрек, хоть имярек.
Пусть с обломком брига его на брег
принесли волны.
Он пройдет тропой чьей-то в снегу,
забредет в лес,
потеряв мгновенно свою беду
в забытьи мест,
заметенных с опушки на ветру.
Он увидит перед собой игру
вышесказанную – и я не вру,
я держу текст.
Ухожу и прячусь к себе туда
за сугроб теплый,
где бормочет всякая ерунда
под густой елкой.
Что поделаешь? – наша жизнь трудна.
Наши достиженья – одна труха.
Для того игру и берет рука,
чтобы стать легкой.
Что касается правил этой игры,
то не в них вкус.
Ни желаний, ни страха, ни вины,
ни иных чувств,
от Адама известных и доныне,
слава Богу, не затронут они,
если же и сбоку где-то даны,
значит так, пусть.
Это вроде того, как бы некий «он»
размышлял: «Чем бы мне
разукрасить времени ветхий сон
иль препровождение?
Вот хотя бы Плотин или Платон, –
все равно – из плоти он иль фантом, –
мы его помучаем, а потом
разрешим чтение.
Нам вообще не важно, чтоб здесь был «я»,
словно чья тварь.
Сам себя направляя и пыля,
пусть бредет вдаль.
А кругом засеянные поля,
и уже косить-молотить пора.
Кабы не всегда с кем-нибудь война,
так совсем рай.
Можно лечь с подругой в светлых садах
и сплести взоры.
Как послушное эхо, в ее устах
пить свои стоны.
И до вечера целый день с утра
наслаждаться тем, что дала судьба,
поворачивая туда-сюда
интерес сонный». –
Если эти мысли столь же верны,
сколь широк жест,
то, переставляя фишки игры,
я несу крест.
Что касается правил, то их ряды
перестраиваются, как под утро грибы,
предлагая от страсти и дурноты
миллион средств.
Тот, кто выпал из пасти свирепых волн, –
пусть он спас минимум
из того, чем был, пусть стоит он гол
в бытии мнимом, –
все равно ему под любым углом
можно видеть в звездах добро со злом
или разукрасить времени сон
слабым днем зимним.
Он заглянет в теплую полынью,
где дрожит пульс.
И туда сосульку, словно слюну,
протянул куст.
А потом весною, уйдя в листву,
потеряет вскоре и всю свою
ледяную твердость, – а я не сплю,
я держу курс.
Уползу и спрячусь опять в дыру
под сугроб рыхлый,
между тем как узенькую луну
заметет вихрем
на востоке, в самом темном углу –
и она серебром подсветит пургу, –
для того луна и ведет игру,
чтобы стать рифмой.
И коснется правил этой возни
между слов – перст.
А потом коснется влажных низин
близ ее чресл.
Он коснется впадин смелой весны,
и туда прольется одно из них,
от летучей тоненькой белизны
удержав блеск.
сентябрь 1995
________________________________
Написано на Пахре, где автор сторожил строящиеся коттеджи.
